Корреспондент NEWSru.co.il Алла Гаврилова побеседовала с жительницей Мариуполя Надеждой Сухоруковой. Надежда – журналистка, 20 дней она находилась под обстрелами и вела хроники блокадного Мариуполя. Сухорукова выехала из Мариуполя 16 марта.
«У нас была только гречка. Мы заливали ее кипятком (воду кипятили на улице между обстрелами) и, когда она разбухала, ели по две ложки».
Где вы жили в Мариуполе?
Мы с мужем жили на левом берегу, в Киевском переулке. Но буквально за день до начала войны я приехала навестить маму, которая жила на Проспекте Мира, и осталась у нее ночевать. Когда началась война, мы первое время надеялись, что все скоро закончится. Пока мы так думали, между берегами перестал ходить транспорт и эта дорога стала очень опасной. Поэтому муж все это время оставался на левом берегу. 23 марта, когда я ехала в поезде в Одессу, он смог мне дозвониться и рассказал, что русские его и еще очень многих вывезли с левого берега в Безыменное. И пока непонятно, как ему вернуться в Украину.
Что значит «вывезли»?
Пришли и сказали, что сейчас будут проводить «зачистку». Мол, или вы согласитесь выехать на нашу территорию, или мы вас «зачистим».
Как проходили для вас первые дни войны?
Мама живет на пятом этаже девятиэтажного дома. Сначала, когда начинались обстрелы, мы выходили в тамбур – небольшой общий коридор, куда выходят две квартиры. Не то, чтобы это было безопасно, но подвал в нашем доме на тот момент еще не открыли. У нас нет бомбоубежища, просто подвал с коммуникациями. А в квартире было очень страшно, потому что много окон.
Но поскольку в тамбуре было явно небезопасно, мы переехали в дом к знакомым – в частном секторе. Думали, что частный сектор бомбить не будут. Там уже прятались очень много людей, дом был очень крепкий. А потом ракета попала прямо в крышу дома, и дом загорелся. Детей, которые сидели в подвале, вытаскивали, когда дом уже горел. Но все, кто были в доме, спаслись.
Мы были в этом доме с мамой, племянниками, подругой, мамой подруги и дочкой подруги, у которой второго марта родился ребенок. В том самом роддоме, который девятого марта разбомбили.
Когда ракета попала в дом, все дети были в подвале, а мы – в холле. Я сначала подумала, что ракета попала в какую-то машину рядом с домом, потому что мы увидели сильную вспышку. Тут же прибежали соседи с криками «Вы живы? У вас нет крыши». Соседи сказали, что дом уже начал гореть. Началась паника, стали доставать из подвала детей. Мой девятилетний племянник так сильно кричал, что звук его голоса перекрывал вой ракет и звуки взрывов. Он кричал: «Мамочка, я не хочу умирать, пожалуйста, мамочка». Мою собаку вытащила из дома мама подруги. Она надела на голову какую-то кастрюлю, забежала в дом, достала собаку и куртки, и мы побежали обратно в нашу девятиэтажку, в 99-й дом на Проспекте Мира.
Когда мы оттуда убегали, было очень страшно, потому что обстрелы продолжались. К тому времени в доме уже открыли подвал, и там прятался весь подъезд. Люди сидели в отсеках. Там было всегда темно, и мы сделали фитилек из веточки и масла. У кого-то еще оставались фонарики и батарейки, у кого-то были свечки. Подвал длинный, идет под всем домом и там везде трубы – отопления и воды. Мы поселились в отсеке, где до нас жила азербайджанская семья с 11 детьми. Они уехали. Говорили, что выбрались, но точно никто не знал.
Связи вообще не было?
Со второго по девятое марта связи не было вообще. Но потом кто-то обнаружил, что «Киевстар» работает, хотя их офис разбомбили. Ходили слухи, что кто-то из сотрудников ходит в офис и заряжает генератор, чтобы у людей была связь. Я не знаю, правда ли это. Но 9 марта я смогла дозвониться сыну, который находился в Черноморске под Одессой, и смогла сказать ему, что жива. Понимаете, пока не было связи, мы вообще не знали, что происходит. О том, что творится в городе, еще как-то можно было узнать, но про Украину мы не знали ничего. Пока мы сидели в том двухэтажном доме, там кто-то смог поймать радио ДНР, а по нему рассказывали, что Украина уже полностью захвачена. И, когда я стояла и разговаривала с сыном, ко мне подошли двое мужчин и спросили, с кем я разговариваю. Я объяснила, что с сыном, и они говорят: «Так спросите у него – Киев наш? Одесса наша?» Я им передаю, что все хорошо, что Киев наш, и Одесса наша, а самая тяжелая ситуация в Мариуполе. Они так обрадовались. Уходя, сказали, что всем расскажут.
Какое-то время связь была возле одного дома на нашей улице. Это 105-й дом, который жутко обстреливали и который пострадал больше всего. Но мы ходили даже под обстрелами. Спасибо тому, кто эту связь наладил. Это было чудо, созданное человеком.
Как вы заряжали телефоны?
Пока мы жили в том двухэтажном доме, заряжали от генератора, куда добавляли бензин, от машины. К нам приходили люди со всего района и просили подзарядить телефон. Потом заряжать перестали, потому что пытались экономить бензин, чтобы чуть-чуть топить, но потом, когда обстрелы стали совсем плотными, уже боялись топить.
Понимаете, все вокруг обстреливали. И я даже не могу назвать это страхом, это что-то животное. Вы в Израиле живете? Вы же знаете, что такое бомбежки.
Нет, на нас не сбрасывают бомбы. Я слышу, у вас сирена. Вам не нужно спрятаться?
Я сейчас в Черноморске. Сирены есть, но город не обстреливают, стреляют далеко. В Мариуполе тревога была только в первые дни, но и то они не успевали. Сначала начинали бомбить, а потом включался сигнал тревоги. А потом сирен уже не было, мы просто слышали какой-то скрежет, и знали, что сейчас начнут стрелять. Я не знаю, что это было, но перед обстрелами был слышен какой-то железный лязг.
Как вы жили в подвале вашего дома?
Мы практически не выходили. Я только выводила гулять собаку, но было очень страшно. В квартире точно оставаться было нельзя. Знаете, я до сих пор, когда хожу по улицам других городов, смотрю и думаю, зачем в домах столько окон…
В отсеке, который нам выделили, мы жили вдевятером, плюс собака. Но поскольку было очень холодно, то даже хорошо, что нас было так много. Азербайджанцы, которые жили там до нас, все оставили – одеяла, ковры. Мы так и спали.
Чем вы питались? Где брали воду?
Дело в том, что все наши запасы сгорели на втором этаже того частного дома. У нас была только гречка. Мы заливали ее кипятком (воду кипятили на улице между обстрелами) и, когда она разбухала, ели по две ложки. Соли и масла у нас не было.
А с водой нам повезло. Во-первых, поскольку в мамином доме нередко отключали воду, у нее всегда были запасы воды. И плюс мы запаслись в первые дни войны, пока можно было что-то купить. А потом, как говорила мама, нам сама природа помогала, и шел то снег, то дождь. В перерывах между бомбежками мы ходили с ведерком и собирали воду с водосточных труб и снег. А еще в наш район приезжал почти каждый день, под обстрелами, какое-то время приезжал мужчина с бочкой воды, и к нему выстраивалась очередь. Люди вообще помогали друг другу, как могли.
Никита, Наташа, Анечка
Никита родился второго марта. Слава богу, с ним все хорошо. Юля, его мама, уже через несколько дней ушла из роддома, и они сразу пришли в тот наш двуэтажный дом, где мы все какое-то время жили. Никита все время был в подвале. У них с собой была смесь, потому что грудь он не брал. Юле мы обрабатывали шов от кесарева перекисью, Никиту купать было негде, и мы просто его протирали влажными тряпочками. Условия антисанитарные, воды нет, темно.
Мы сначала не могли понять, почему она сразу убежала из роддома, но она объяснила, что там были очень большие окна, и она боялась. И вот примерно пятого числа она оттуда ушла, а девятого роддом разбомбили. Юля рассказывала, что там было очень много уже родивших женщин, которые просто жили в селах под городом и не могли вернуться домой.
Никита был желтенький, но очень хорошенький. Из подвала его не выносили, и ему, конечно, не хватала витамина Д. Но сразу было видно, что пацан боевой, как и его папа, который воюет за Украину. И такой спокойный был все время, только перед обстрелами все время плакал. Мы уже привыкли, что сначала слышим его голос, а потом сразу обстрел. Может, совпадение. Когда в крышу попал снаряд, они схватили Никиту и побежали. И мы в тот день даже не знали, выжили они или нет. Но они выжили и уехали из города за день до нас. Сейчас они в безопасности. Представляете, первые две недели жизни пацан жил в аду. Думаю, он будет сильным и счастливым. И проживет очень долго…
11 марта, мы тогда все еще жили в частном доме, к нам прибежал 13-летний Саша Дедов, сын наших близких друзей, и сказал, что в их квартиру в том самом 105-м доме, который все время бомбили, было прямое попадание. Мы спросили, что с его родителями, а Саша говорит: «Мама и папа там, все живы, но папу засыпало, и мама его откапывает. Я только слышал, что мама кричала «Саша, Саша, где ты?». Мой старший племянник с другом, который тоже жил в этом доме и тоже на девятом этаже, побежали туда. Витя, муж Наташи, умер от прямого попадания осколка. Они так и не смогли вытащить его из квартиры.
В том же доме на балконе лежала мертвая бабушка друга моего племянника. Она умерла от инсульта в первые дни войны. Тогда еще в городе была полиция. Парень спросил полицейских, что ему делать с бабушкой, а они сказали, что сейчас никого не хоронят. Мол, положите ее на балкон. В общем, на этом девятом этаже лежала мертвая бабушка, лежал мертвый Витя и, наверное, не только они…
Анечку я знала не очень хорошо. И не знаю, что с ней сейчас. Она просто знакомая хозяев того частного дома. Знаю, что у нее были пожилые родители, которых она навещала. А по дороге заходила к нам и просто стояла в дверях, никогда не заходила в комнату. Они с мужем оборудовали в их доме убежище в подвале, муж какие-то скамейки сделал, а потом ушел воевать. Кажется, потом она перевезла в этот подвал родителей, но до этого она их все время навещала. Она очень симпатичная женщина, таяла на глазах. Говорила, что не может есть. Похоже, слишком много видела, когда ходила по городу. Мы ведь потом ехали примерно тем же маршрутом, которым она ходила к родителям.
«Мы живы – значит, кто-то другой погиб»
С вами в подвале дома 99 по Проспекту Мира были двое ваших племянников, девяти и семи лет. Как они это переживали?
Тяжело. Истерики, страх. Но что хорошо в детях – как только они добрались до безопасного места, они как будто с себя это стряхнули. Наверное, это в них осталось, и потом нужно будет им психологически помогать, но они снова стали обычными детьми. А во время обстрелов они были молчаливыми, вялыми, сонными и очень послушными. Дети такими не должны быть. Наши дети просидели под бомбами ровно 20 дней, а те дети, которые остаются там и сейчас… Я не знаю, что с ними будет. Я не знаю, что с детьми из драмтеатра, на которых сбросили бомбы. Наши актеры даже записали обращение с детьми, которые просят: «Дайте нам зеленый коридор. Пожалуйста, прекратите стрелять». За пару дней до гибели Вити они с Наташей ходили в театр. Наташа рассказывала, что он был набит детьми и женщинами. Она запомнила одну девочку в фойе. Она лежала в комбинезончике на сдвинутых стульчиках и спала. Кулачки под щеку подложила и спала посреди всего этого. Надеюсь, она успела уехать. Мы уже знаем, что погибли как минимум 300 человек. А мне пишут знакомые россияне и утешают, что здание театра «не полностью разрушено». Здание…
Когда было еще можно, мы с подругой ездили в «Красный крест» за памперсами и смесью для Никиты. Офис «Красного креста» был на Торговой улице. Она очень старая улица, ее построили в начале XX века. Она выстояла и Первую мировую войну, и Вторую мировую. А россиян она не пережила. Оказалось, что ее разрушили полностью.
Как вы решили эвакуироваться?
Было очень страшно, когда люди уезжали, а мы оставались. И оставаться было страшно, и уезжать. Мы не знали, удалось ли выбраться тем, кто уехал. Ходили слухи, что дороги вокруг города заминированы. И машина – это хорошая мишень.
Но стреляли уже постоянно. И оставаться в подвале было невозможно. В ночь на 15 марта мы не спали ни секунды. Бомбили с самолетов, причем каждые 10 минут. Слышим сильный гул, он заходит, мы знаем, что сбросит две бомбы. Ждем, пока скинет первую. Зачем-то закрываем голову подушками. Слышим, что где-то затряслась земля. Мы живы – значит, кто-то другой погиб. Самолет заходит второй раз, сбрасывает вторую бомбу. Мы думаем, что он улетел заправиться, и мы отдохнем, но через десять минут опять гул. А в ночь на 16 марта было такое ощущение, что вокруг уже уничтожают все, и наверняка остался только наш дом. Потом нам рассказали, что по городу стреляли с кораблей.
В ту ночь, на 16 марта, было особенно страшно. Мы вообще почему-то очень боялись ночей. Каждый вечер думали, что ночь не переживем. И уже накануне мы решили уехать. У моей коллеги, у которой погиб муж, в гараже стояла машина. Но водил муж. Поэтому машину вызвалась вести жена моего брата. Но для этого нужно было дойти до гаража возле 7-й школы. По мирным меркам это всего пять-семь минут ходьбы, но под обстрелами это очень далеко. Они все равно решили утром идти. Но все получилось гораздо удачнее.
Мы по ночам, после комендантского часа, закрывали подъезд и подпирали еще дверь огромной балкой. По Проспекту Мира уже ездили танки с этой буквой Z, и мы боялись, что оккупанты зайдут в наш дом и будут отсюда вести бои. И вот рано утром девочки уже собрались выходить, и тут в дверь начали стучать и кричать нашу фамилию. Оказалось, что за нами на двух машинах приехали друзья.
Мы всегда спали в одежде и обуви и с маленькими сумочками, в которых лежали документы. Так и погрузились. Только взяли с собой сало. Незасоленное сало, которое нам кто-то дал, чтобы мы добавляли его в кашу. А друзья, которые за нами приехали, везли с собой картошку.
Зачем? Вы же уезжали на «большую землю».
Я не знаю, почему мы брали еду. Наверное, на тот момент просто еда и вода была для нас важнее всего.
Выезжать было очень страшно. Мама еще вдруг, стоя у подъезда, начала отказываться садиться в машину, говорила, что мы не поместимся. Поместились, конечно. 16 человек на двух машинах.
Знаете, мне сейчас россияне пишут в Facebook какую-то чушь о том, что это наши военные людей из города не выпускают. Это неправда. Более того, наш украинский блокпост, который был на выезде из города в сторону Мангуша, был совершенно разбомблен, его сравняли с землей.
И вот, когда мы поехали, мы увидели, сколько людей лежат на улицах, во дворах. Просто лежат мертвые люди, иногда чем-то накрытые.
А когда мы выехали в Приморский район, который пострадал меньше всего, мы вдруг увидели на улицах живых людей. Даже какую-то девочку с собакой. У нас в районе на улице были только мертвые.
Хорошо, что наши девочки не пошли за машиной. Когда мы уже выехали из города, моему сыну позвонила жена моего двоюродного брата и сказала, что Рома погиб. Вышел за водой, и начался обстрел. Ее вскоре после этого вывезли, и она так и не смогла сказать шестилетнему сыну, что папа погиб. Савва ничего не знает и пишет папе смс-ки. Но мы хотя бы знаем, что он погиб. А сколько людей ничего не знают о своих близких…
Они же воюют с женщинами и детьми, потому что мужчин боятся. От чего они нас «освобождают»? От наших домов? Близких? Жизни? От города нас уже «освободили».
Источник: https://ieshua.org/my-zhivy-znachit-kto-to-drugoj-pogib-rasskaz-zhitelnitsy-mariupolya.htm
